Растущий интерес российского общества к внутренней политике дает повод сравнить возможности демократизации в России сегодня с политическими условиями, сложившимися 30 лет назад, когда демократизация становилась реальностью. В частности, мы можем попробовать ответить на вопрос, насколько обстоятельства, сформировавшиеся тогда, схожи с проблемами и условиями современной России.
В определенной мере демократизация в 1991 году произошла из-за того, что значительная часть власти идеологически капитулировала и перешла на сторону общества. Правда, эта капитуляция едва ли была связана с идеей демократизации. Ее целью были возможности, которые давало общество потребления, за жизнью которого вся страна наблюдала в повсеместно открывавшихся видеосалонах и на телевизионных экранах. Телевизионная картинка была рекламой высокого уровня благосостояния, к которому, как казалось, общество и власть могут двигаться совместно в обновленной политической и экономической системе. Для успеха на этом пути нужно демонтировать идеологические ограничения, покончить с изоляцией и реализовать стандартный пакет структурных реформ.
Тогда, 30 лет назад, итоги грядущих перемен представлялись многим в виде игры с положительной суммой, в которой почти нет проигравших. Казалось, что все выиграют от преобразований, получив ту или иную долю от роста благосостояния и открывшихся потребительских возможностей.
Однако подобное представление о результатах изменений было связано с отсутствием опыта. Неравенство доходов и капитала, сращивание олигархов с властью, концентрация активов и прочие опасности были знакомы людям лишь по советской пропаганде, доверия к которой уже давно не осталось.
Тем не менее изменения развивались именно по такому сценарию. Активы были сконцентрированы, олигархи и власть сформировали союз, который эволюционировал только с одной точки зрения — кто в этой паре считался главным. В результате игры с положительной суммой не случилось даже после прохождения наиболее сложного этапа переходного периода.
Общество потребления послужило социальным ориентиром и добилось снятия идеологических ограничений, в том числе потребительских возможностей. Оно предоставило российской экономике и обществу дополнительные направления для эволюции. Но едва ли России удалось встать на путь к всеобщему благосостоянию. Для этого ей недостает таких ключевых ингредиентов, как экономический рост и справедливое распределение экономических возможностей и доходов.
Общество вполне понимает, что сегодня одна из основных его проблем заключается именно в неравенстве. Однако неравенство в России в XXI веке состоит из двух составляющих. 30 лет назад неравенство было преимущественно межстрановым — люди в СССР понимали, что живут значительно хуже обществ Запада. Теперь же к внешнему неравенству, формирующемуся за счет сохраняющегося отставания России от богатых экономик, добавилось и внутреннее. Будь наиболее актуальным для российского общества, как и 30 лет назад, межстрановое неравенство, сегодня было бы больше оснований для того, чтобы часть власти и общество вновь сплотились ради реформ и сокращения экономического отставания.
Однако внутреннее неравенство теперь играет как минимум не меньшую роль, чем внешнее. А это, в отличие от событий 30-летней давности, означает, что реформы для власти примут вид игры с нулевой, а не положительной суммой. Преобразования, нацеленные на снижение неравенства, будут связаны с перераспределением ресурсов, что создает выигравших и проигравших по сравнению с дореформенным состоянием. Серьезное внутреннее неравенство существенно сокращает стимулы к кооперационным видам взаимодействия и стимулирует конфликтные.
Казалось бы, вернуть кооперационные стимулы могла бы игра с отрицательной суммой: когда от неверной политики постоянно проигрывают все, то и желание перемен становится всеобщим. Однако для контроля над подобными ситуациями у власти есть резервы. На то, что государство понимает их предназначение, указывает неохотное использование этих ресурсов для поддержки ряда сегментов российской экономики во время пандемии COVID-19. Власть посчитала, что эпидемиологический кризис — не самое суровое испытание, впереди могут ждать и более тяжелые шоки, сокращающие размеры общего пирога. И требующие использования сформированных резервов для компенсации потерь тем группам общества, на которые власть привыкла опираться.
Подобные негативные шоки, хотя и начинают принимать определенные очертания, например в форме развития альтернативной энергетики, пока не проявляют себя в достаточной мере. Поэтому основной формой взаимодействия режима и общества в ближайшем будущем останется контекст игры с нулевой суммой. К этой же игре государство основательно подготовилось, создав значительные «конкурентные преимущества», например в виде системы цифрового надзора и развитого силового блока, вполне позволяющих ему сохранить статус-кво.
