Скандал со взаимными обвинениями Марии Певчих и Алексея Венедиктова, начавшийся еще с интервью самой Марии Певчих Юрию Дудю, продолжившийся ответами Алексея Венедиктова на канале «Живой гвоздь» и дошедший, наконец, до публикации Алексеем Венедиктовым письма Леонида Волкова в поддержку Михаила Фридмана и предположением, что Мария Певчих — «крот»… нет, начнем по порядку.
Путинский режим образца 2021-го года мог просуществовать еще хоть сто лет, несмотря на всю свою неэффективность, воровство, глупость, жестокость — все перекрывалось ценами на нефть. Кремлевское ворье могло бы жить припеваючи, но хотело большего, хотело, чтобы весь мир считался с устроенной ими Россией. Чтобы 98% населения Земли слушали их, два процента, живущих сикось-накось.
Это было невозможно, и тогда путинский режим начал войну, которая разрушит его.
Фонд борьбы с коррупцией мог бы еще хоть полвека выпускать свои расследования, растить аудиторию, собирать лайки и донаты. Но Алексей Навальный хотел большего, хотел мифическую Прекрасную Россию Будущего. Это было невозможно, и тогда Алексей добровольно вернулся в Россию и сел в тюрьму, которая теперь разрушает его самого и дело его жизни, созданную им политическую партию.
Российские оккупационные войска хотели дойти до Киева, но увязли под Бахмутом. Дойти до Киева было невозможно, и тогда оккупанты принялись уничтожать друг друга: Евгений Пригожин — Валерия Герасимова, Валерий Герасимов — Евгения Пригожина. Все против всех.
Оппозиционные журналисты даже после тотальной зачистки всех свободных медиа в первые месяцы войны довольно быстро оправились — кто уехал, кто приспособился на родине, но в целом как вещали, так и вещают, как писали, так и пишут. Однако они хотели большего, хотели свободы и демократии, хотели так изобличить режим, чтобы изобличениям поверил весь народ. Это невозможно. Народ не верит даже своим глазам. Видит свою армию, марширующую по чужой территории и делает вывод — «на нас напали». Нет такого преступления на земле, которое журналисты не предъявили бы путинскому режиму с исчерпывающими доказательствами. Но ничего не произошло. Изобличить режим так, чтобы весь народ поверил — невозможно.
И тогда журналисты стали изобличать друг друга: Мария Певчих — Алексея Венедиктова, Алексей Венедиктов — Марию Певчих.
К слову сказать, саморазрушением заняты и провластные журналисты тоже. Дошло до того, что Первый канал не показал церемонию вручения Оскара. Константин Эрнст начинал карьеру с того, что открывал россиянам мир — Неделю высокой моды в Париже, карнавал в Рио, бои быков в Памплоне… А теперь закрывает россиянам мир — разве это не саморазрушение?
Понимаете, к чему я клоню?
Какой-то механизм саморазрушения включился. Он не зависит ни от политических взглядов, ни от того, в России ли живут люди или в эмиграции — все равно разрушают себя. Люди могут быть за войну, а могут быть против — все равно разрушают себя. Люди могут быть за Путина, а могут быть за Навального — все равно декларируемые ими цели недостижимы, враги неуязвимы, а заняты эти люди если не прямым уничтожением, то дискредитацией своих единомышленников.
Даже самые светлые помыслы, всякий активизм и благотворительность ведут не столько к положительным социальным переменам, сколько к клинической депрессии активиста.
В это трудно поверить, как в школе, глядя на картинку в учебнике физики, трудно было поверить, что в вакууме пудовая гиря и легкое перышко падают одинаково, но это так. Мы в каком-то социальном вакууме, где что бы ты ни делал, привычные механизмы не включаются, а включается механизм саморазрушения.
И как его выключить — я не знаю.
